«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

диктаторов в Карибском бассейне: «Хоть он и сукин сын, но это наш сукин сын». И это была ошибка стратегическая – Ельцин все меньшее значение имел в российском руководстве, и во много раз ослабленная некомпетентностью и казнокрадством Россия вновь на разворовываемые американские деньги становилась все же более опасным для США противником, чем, скажем, Организация освобождения Палестины. Пока же казалось, что все идет очень хорошо, правда, на репутации Соединенных Штатов как борца за демократию можно было поставить крест. Как я уже писал, вещание радиостанции «Голос Америки» на русском языке было закрыто, возможности «Свободы» сведены к смехотворному минимуму, и население России оказалось в информационной зависимости от КГБ в гораздо большей степени, чем при советской власти.

Конечно, я пишу только об администрации Клинтона, и в ней, поскольку США большая и свободная страна, в те годы находились разные люди. Почти непрерывно «Гласность» поддерживал Карл Гершман и руководимый им сенатский, то есть не опирающийся ни на одну из партий фонд NED; Джордж Сорос в своих менявших название фондах тоже всегда поддерживал «Гласность», чему немало помогала работавшая там Виктория Маликова. Когда началась вторая чеченская война, которую «Гласность» единственная предсказывала и безуспешно пыталась предотвратить, Джордж поручил нью-йорскому директору фонда разыскать меня и дать возможность создать информационный бюллетень «Гласность»-Кавказ», сказав, что никто другой реального представления о том, что там твориться, не даст. К этому времени и Збигнев Бжезинский собрал группу американцев протестующих против новой, не менее чем предыдущая кровавой бойни, устроенной сперва для Путина, а потом и самим Путиным. Но все это было или слишком поздно, или совершенно недостаточно.

Фактическая поддержка американской администрацией войны в Чечне сделала невозможным проведение трибунала, бессмысленно взращивала все более внятную непосредственную и ничем не ограниченную власть КГБ во все более агрессивном, даже при своем относительном бессилии российском государстве. Провести трибунал в Европе (мы пытались это сделать в Лондоне) тоже не удавалось. Когда речь переходила от моральной поддержки к практической реализации, никто из известных мне европейских политиков и общественных структур не захотел вступить в прямой конфликт с пусть прямо не высказанной, но вполне очевидной каждому политикой президента Клинтона. Одно время лишь английская телевизионная компания ITV решилась было финансировать проведение трибунала и показывать его в прямом эфире, но потом, по неизвестным мне причинам и там от этого отказались. Чеченцы к трибуналу, к единственному анализу и описанию чудовищной для Чечни войны, где погибло, зачастую мученической смертью, едва ли не сто тысяч представителей этого маленького народа, тоже на уровне руководства не проявляли никакого интереса. Когда я на варшавской конференции по правам человека подарил Масхадову напечатанный на последние крохи в «Гласности» четвертый том материалов трибунала, он поблагодарил меня так, как будто я дал ему прикурить. Этот наивный чеченский полковник искренне полагал (или ему внушили), что если обо всем позабыть, не раздражать Кремль, то все как-нибудь уляжется. Масхадов точно не предвидел ни собственной судьбы, ни судьбы еще десятков тысяч чеченцев, которым предстояло погибнуть во второй надвигающейся войне. Мы этот четвертый том издали с большим трудом (Ихван Гериханов, председатель Конституционного суда Чечни, пообещал найти деньги, попросил написать благодарность на обложке, но ничего не нашел), пятый том так и остался ненапечатанным – был в подготовленном к печати виде украден со всеми черновыми материалами в последнем разгроме «Гласности».

Во второй половине девяностых годов я нередко бывал в Польше. Во-первых, конечно, в связи с чеченской войной, поляки дружественнее, чем кто-нибудь поддерживали чеченцев, видя в них не просто жертву российской агрессии, но народ, который так же, как поляки столетиями не прекращал бороться сперва с царской, потом – с советской, теперь с так называемой демократической Россией за свою независимость. В Варшаве (в Доме культуры и науки – уродливом символе русской оккупации) и на соборной площади в центре Кракова были открыты чеченские представительства. Отец Глеб Якунин и польский митрополит отслужили экуменическую молитву за мир в Чечне. Практически все сменившиеся польские правительства – от Леха Валенсы, с которым я снова встретился (теперь он уже был в отставке) до Яна Ольшевского, охотно ставшего членом трибунала, и Тадеуша Мазовецкого, готовы были по мере своих очень небольших возможностей (Польша находилась в критическом положении) способствовать не только мирному урегулированию в Чечне, но и поддерживать правительство Масхадова, делая менее вероятной новую войну.

Пару раз не только в Польше, но и в Париже и в Страсбурге я был с министром иностранных дел Чечни Русланом Чимаевым. Этот умный, интеллигентный, абсолютно порядочный и очень красивый человек (потом и его убили) – живой иллюстрация трагедии внутреннего раздвоения, душевного разлома всех лучших известных мне чеченцев. Дело было в том, что в хрущевском законе о реабилитации, о возвращении на родину высланных при Сталине народов, содержался малоизвестный пункт о том, что молодым людям из этих народов предоставляются льготы для получения не только законченного среднего, но и высшего образования, так как до этого им просто не давали закончить что-либо выше семилетней школы. В результате у русских немцев, на которых хрущевский закон не распространялся, уровень образования к восьмидесятым годам был много ниже, чем у чукчей. Но большинство из возвращенных на свою родину народов (калмыки, балкарцы, ногайцы и др.) к этой возможности отнеслись почти без всякого интереса. Но не чеченцы, у которых тяга к образованию, вероятно, была просто генетической. Десятки тысяч чеченских юношей и даже девушек разъехались в русские города – не только в Москву, но и в Саратов, Владимир, Новосибирск и многие другие, чтобы пользуясь предоставленной им льготой получить высшее, иногда – военное, образование. Большинство из них, в семнадцать лет уехав из горных аулов, оставались в России, став по всем своим привычкам и даже языку бесспорно русскими людьми (Джохар Дудаев, переезжавший всю жизнь из одного русского военного городка в другой, женатый на русской даже говорил по-чеченски сперва очень плохо). Не только русская культура, но и воспринятая через нее, в русском понимании, культура европейская становилось для десятков тысяч наиболее образованных чеченцев родной. Они действительно становились русскими людьми, но только до той поры когда начались бомбардировки их деревень, их городов, начали гибнуть и отцы, деды и братья. И тогда эти разорванные между русской культурой и чеченским происхождением люди начали возвращаться к своим семьям, которых иногда не видели многие десятилетия.

Таким ленинградским инженером, окончившим Технологический институт, и был Руслан Чимаев. Такой же была и Липхан Базаева – председатель Комитета чеченских женщин: она жила в Чечне и